Фото © Шамиль Байгин

Более трех лет в Узбекистане работает среднемасштабный проект Правительства Республики Узбекистан, Программы Развития ООН и Глобального Экологического Фонда “Создание Нуратау-Кызылкумского биосферного резервата как модели сохранения биоразнообразия в Узбекистане”. Сегодня проект на той стадии развития, когда уже готовы все условия и пакет юридических документов для создания новой административной единицы – Нуратау-Кызылкумского биосферного резервата на территориях Джизакской, Самаркандской и Навоийской областей.

Вчера Интернет-ресурс Tribune-Uz разместил интервью с с техническим советником проекта, зоологом Сергеем Викторовичем Загребиным. А мы публикуем репортаж из резервата, подготовленный ташкентским журналистом Алексеем Волосевичем.

* * *

Западная часть Джизакской области – место, где на сравнительно небольшой территории собрались все ландшафты Средней Азии. Обрывистые скальные горы плавно перетекают в степь, степь – в пустыню, а вдоль пустыни изогнулся длинный полумесяц озера Айдаркуль. Благодаря столь уникальному сочетанию здесь планируется организовать участок мирного сосуществования человека и природы - Нуратау-Кызылкумский биосферный резерват.

Зона борьбы со сверхэксплуатацией

Сначала – несколько слов о самом резервате. Что это такое? Чем он отличается, скажем, от заповедника, заказника или национального парка и есть ли вообще необходимость придумывать новое название для создающейся природоохранной зоны?

Резерват – от слова хранить, сохранять. В данном случае хранить и сохранять биосферу, окружающую природную среду. Хотя для Узбекистана это понятие является новым, в мире оно уже далеко не в новинку - на сегодняшний день в различных странах действует несколько десятков биорезерватов, объединенных в единую сеть, регулярно обменивающихся опытом и координирующих свои усилия. Если кратко, биосферный резерват – это территория, на которой позволено вести только такую хозяйственную деятельность, которая не разрушает окружающую природную среду.

Как правило, на территории создающегося резервата выделяется одно или несколько ядер – заповедные зоны, в которых любая хозяйственная деятельность запрещена. Вокруг заповедников располагаются буферные зоны – заниматься хозяйством там можно, но лишь в определенных пределах. И, наконец, вся остальная территория биорезервата – так называемая зона устойчивого развития. Здесь разрешено заниматься любой хозяйственной деятельностью, если при этом не происходит разрушения или истощения природных ресурсов, деградации экосистемы в целом.

Основой деятельности резервата является детально проработанный план управления, согласованный с его дирекцией, органами власти и местными общинами. При этом с жителями постоянно должны проводится разъяснительные встречи и семинары – ведь без их добровольного участия в управлении резерватом решить существующие проблемы невозможно. А изменить сложившийся образ жизни, сформированное на протяжении веков потребительское отношение к природе, невероятно сложно. Сегодня общая ситуация с ведением хозяйственной деятельности на территории Узбекистана определяется следующим термином: «сверхэксплуатация природных ресурсов». Иначе говоря, на наших глазах происходит тотальное уничтожение остатков живой природы.

Нуратау-Кызылкумский биосферный резерват создается при участии Глобального экологического фонда, Программы развития ООН в Узбекистане и правительства республики. К настоящему времени уже составлен подробный план управления этой территорией и подготовлены необходимые документы, которые находятся на рассмотрении правительства.

В создаваемый биорезерват войдут участки Джизакской, Навоийской и Самаркандской областей. В смысле ландшафта это Нуратинские горы, степь, часть пустыни Кызылкум и Айдаро-Арнасайские озерная система. Заповедными зонами (ядрами резервата) станут Нуратинский горный заповедник, участок озера Тузкан и два участка пустыни Кызылкум.

Общая площадь резервата составит 10.750 тысяч квадратных километров. Для сравнения: это намного больше, чем территория Ферганской, Наманганской, Сырдарьинской или Хорезмской области республики, и в два с лишним раза больше, чем вся Андижанская область.

Озеро Тузкан

Маршруты общественного транспорта до Тузкана не предусмотрены. Поэтому в Джизаке, недалеко от памятника Хамиду Алимджану, поразительно смахивающему на Пушкина, нам пришлось договариваться с таксистом-частником. Нам – это трем ташкентским журналистам, представляющим разные СМИ. Узнав о цели поездки (осмотр озера) водитель по имени Володя заехал домой и прихватил с собой рыболовные снасти. Минут через сорок, вдоволь попетляв по запутанным дорогам бывших колхозов и совхозов, машина выехала в степь, поросшую сухими колючками да редкими клочками травы исрык, которую цыганки-люли жгут в ковшиках для отпугивания злых духов.

Тузкан начинается как-то сразу. Едешь-едешь по степи – и вдруг море… Ослепительная синева бьет в глаза, противоположный берег не видно совсем – он где-то за линией горизонта, а на наш неспешно накатывают волны прибоя, вздымая барашки пены...

Перед взором расстилается блестящая под солнцем неохватная водная даль, неведомо как оказавшаяся посреди пыльных азиатских степей. С левой стороны сквозь голубую дымку вырисовываются очертания горной гряды Писталитау, а справа виднеются какие-то острова, да еще в воду уходит затопленная линия электропередачи, постепенно исчезающая где-то вдалеке.

Все здесь говорит о том, что вода наступает – новые заливы, новые острова. Одни возвышаются над водой гордыми утесами, другие едва заметны, а есть и такие от которых на поверхности остались только верхушки растений или даже просто расплывчатые зеленые пятна. Берега новообразованного моря почти голые – вся растительность ушла под воду.

Расположившись возле оставленной кем-то на берегу железной лодки, мы подняли в воздух целую стаю птиц. Здесь самый настоящий птичий рай – неимоверное множество чаек, цапель, бакланов, проносятся какие-то ярко синие птицы, а иногда попадаются большие, как пароходы, пеликаны.

Береговая линия покрыта причудливыми глиняными фигурками, выточенными подступающим «морем», но пока еще удерживающими оборону, не обрушивающимися. Из-под воды там и сям высовываются верхушки затонувших кустов тамариска. Вокруг стоит первозданная тишина. Только, тихо шурша, на берег накатываются волны…

Принимаем решение искупаться и, ступив в воду, неожиданно проваливаемся по то место, откуда торчат ноги. Это вода так размягчила крепкую с виду глину. Отплыв подальше от коварной топи, медленно качаемся на волнах. Вода слегка солоноватая на вкус. В общем, совершенно очевидно, что здесь, в центре Средней Азии тихо и незаметно появляется новое море, поражающее своими размерами, но ввиду отдаленности от столицы остающееся неизвестным широким народным массам.

Еще недавно крупных озер тут было два – само озеро Тузкан и вытянувшееся на полтораста километров вдоль казахстанской границы озеро Айдаркуль. Друг с другом их соединяла узкая протока. Однако сегодня Айдаро-Арнасайская водная система столь стремительно расширяет свои границы, что эта протока раздалась до ширины в десятки километров, а озера Айдаркуль и Тузкан слились в единое целое.

Пока шофёр Володя налаживал удочку и устраивался на рыбалку, мы решили предпринять небольшую экспедицию вдоль берега, по направлению к просматривающимся слева горам. Это хребет Писталитау, что в переводе на русский язык означает «фисташковые горы». Еще несколько десятилетий назад их покрывали леса, состоящие из фисташковых деревьев. В наши дни на горных склонах произрастают лишь трава да низкорослый кустарник – все деревья вырублены местным населением на дрова (это я почерпнул из справочника).

Мы следуем вдоль кромки берега, повторяя все его извивы и излучины и за каждым поворотом спугивая шумные птичьи стаи. Спустя некоторое время нас утомляют бесконечные отступления береговой линии, и мы добираемся до намеченных ориентиров по прямой линии – через степь, осматривая чьи-то норы, и стряхивая со штанин невероятно приставучие колючки.

На протяжении всего побережья царит полнейшее безлюдье. Тем не менее, следы человеческого присутствия встречаются повсюду. Неподалеку от грунтовой дороги находим кучу разбитых вдребезги бетонных блоков. Кому понадобилось вывозить тяжелые железобетонные плиты в степь, а потом трудиться – раскалывать их? Володя позже просветил нас: старые административные здания тут нередко разбираются для добычи арматуры. Плиты отвозят в какое-нибудь укромное место, разбивают кувалдами и извлекают из них железо. Стоит этот каторжный труд по вторичной добыче металла сущие гроши – что-то около пятисот сумов за одну арматурину (примерно полдоллара). Но, по-видимому, у тех людей, кто занимается этим промыслом, иной возможности заработать просто не имеется.

В десятке метров от берега виднеется полуразрушенное строение, напоминающее заброшенный колхозный коровник. Оно почти полуразобрано – все мало-мальски пригодное для хозяйства из него выломано и эвакуировано, так что теперь остается только наблюдать, как оно доживает свои последние дни – вода подобралась к нему уже почти вплотную. Это здание было единственным, которое мы увидели на всём побережье.

Во время нашей экскурсии мы обнаружили странную закономерность. Примерно через каждый километр нам попадалась брошенная на берегу лодка и стоящий возле нее мотоцикл «Урал» с коляской. И так на протяжении пяти-шести километров, которые мы успели отмахать. Загадка объяснялась просто – по-видимому, весь берег был поделен на участки рыболовецкими бригадами, которые приходили проверять свои сети, а пойманную рыбу увозили на мотоциклах. Транспортные средства они преспокойно оставляли на берегу, зная, что чужие здесь не ходят.

Вскоре мы действительно заметили лодку и двух рыбаков, аккуратно вытягивающих и осматривающих свои сети, тянущиеся на сотни метров. Они устремили на нас тревожный взгляд, когда мы приблизились к их мотоциклу, но, заметив, что мы не останавливаемся, а проходим мимо, успокоились и вернулись к своему занятию.

В целом, можно сказать, что берега озера Тузкан дики, пустынны и голы. Хотя несколько местных жителей на побережье мы все же встретили. Все они выглядели какими-то одичавшими, и глядели на нас с изумлением. Было ясно, что они давно уже не видели горожан. Короче, всё здесь постепенно возвращается к первобытному существованию.

Зато для истинного рыбака эти места – душевная отрада. Когда мы вернулись к нашему лагерю, то выяснилось, что на свою удочку с двумя крючками Володя наловил уже целое ведро плотвы. Такой рыбалки я не видал никогда: Володя закидывает удочку, проходит тридцать секунд - и он вытаскивает из воды трепещущую рыбку. Затем меняет наживку, закидывает, тридцать секунд – и снова вытаскивает, но уже по рыбке на каждом из двух крючков! И так – весь день подряд. Его однообразные движения напоминают автоматический механизм: наклон, взмах, поворот – рыбка. И снова, и снова, и снова.

Тем не менее, во время обеда Володя выразил сожаление, что времена уже не те: рыбы стало мало, не то, что раньше. По его мнению, в этом виноваты браконьеры, изводящие рыбу электроудочками, когда та поднимается в верховья реки на нерест. Впрочем, рыбацкие лодки и километры сетей, расставленные вдоль берега, прямо указывали на основную причину «безрыбья».

Немного позже обнаружились хозяева лежащей на берегу лодки. Кивнув нам, они сели за весла и погребли на промысел. А часа через два прибыл еще один гость. Верхом на ишаке подъехал молодой парень. Не слезая с длинноухого друга, он долго следил за процессом ловли рыбы на удочку, как будто сроду ничего подобного не видывал. Затем покачал головой, поцокал языком (куда, мол, катится этот мир) и отбыл восвояси.

О том, как в степь пришла вода

Сегодня, глядя на простирающуюся до горизонта водную гладь трудно даже представить, что несколько десятилетий назад ничего этого не было. Не было ни огромного озера Айдаркуль, ни рыболовецких бригад, а была лишь длинная бессточная низменность, да неподалеку, посреди обширного солончака располагалось маленькое соленое озерцо Тузкан, имеющее, в отличие от Айдаркуля, естественное происхождение. В пятидесятые годы, в период интенсивного освоения Голодной степи, в пустующую тогда Арнасайскую впадину стали сбрасывать сточно-коллекторные воды из Сырдарьи. А в катастрофически многоводном 1969 году из переполненного Чардаринского водохранилища сюда был сброшен рекордный объем воды, в результате чего появилось озеро Айдаркуль, и было положено начало новой водной системе, которая сегодня растянулась в длину уже на двести пятьдесят километров. В настоящий момент она вторая по величине в Узбекистане после Аральского моря и четвертая в регионе – после Балхаша и Иссык-Куля.

Если в советский период сброс воды в Арнасайскую низменность как-то контролировался, поскольку управление водной системой региона было единым, то с распадом общего государства у каждой республики обозначились свои приоритеты. Узбекистан стал продавать соседям газ по мировым ценам. Казахстан стал брать деньги за провоз грузов (все пути на север проходят по его территории). А Киргизия решила взимать деньги за воду.

Следует отметить, что основной сток реки Сырдарьи формируется именно на территории Киргизии, за счет многоводной реки Нарын. Вода накапливается в Токтогульском водохранилище. Так вот, киргизы стали сбрасывать оттуда воду не летом, когда она всем необходима (отныне бесплатной воды летом не будет), а зимой – на каскад своих гидроэлектростанций.

По Сырдарье вода поступает в Чардаринское водохранилище, откуда казахи потихоньку спускают ее в Сырдарью и дальше – на мелиоративные нужды, вплоть до самого Арала. Но ввиду того, что зимой вода не нужна, а в Сырдарью можно спустить лишь ограниченное количество воды из-за слабой пропускной способности русла и опасности затопления некоторых районов, то излишки стали сбрасывать в Арнасайские озёра. Таким образом, эта водная система в последнее десятилетие стала своеобразным антиподом Аральского моря – чем меньше воды поступает в Арал, тем больше ее становится в Айдаркуле. С мелеющего Арала сюда уже перекочевали десятки тысяч болотных и водоплавающих птиц, а также каракалпакские рыболовецкие бригады вместе со своими судами.

В настоящее время здесь не просто затоплены обширные территории – целиком ушли под воду тугайные заросли побережья, в которых обитали кабаны, ондатры и другие животные. Вода затопила гнездовья птиц на островах и в прибрежных зарослях. Стало негде останавливаться и перелетным птицам - берег гол, а новая зелень вырасти просто не успевает, поскольку озеро ежегодно надвигается на берег на десятки и сотни метров.

При создании биосферного резервата на части приозерной территории планируется образовать заповедную зону Тузкан. Однако вряд ли это поможет решить проблему, пока не будет приостановлен ежегодный сброс сырдарьинской воды. На сегодняшний день в водоеме, в который слились Тузкан и Айдаркуль, скопился такой объем воды, что, по оценкам специалистов, даже если полностью перекрыть в него вход воды, он на протяжении ближайших тридцати-сорока лет будет оставаться крупнейшей водной системой страны. Если же ситуация не изменится, то окружающей местности грозит повторение судьбы Атлантиды.

…День, проведенный нами на побережье, близится к концу. Вокруг нас появляются пастухи, прогоняющие вдоль берега стада своих коров и баранов. Тихо наступают сумерки. Мы погружаемся в машину и медленно отчаливаем в сторону малой родины товарища Рашидова.

Горные кишлаки

Административный центр создающегося биорезервата – городок Янгикишлак. Многие ошибочно называют его Фаришем, поскольку одновременно он является и центром Фаришского района Джизакской области. Однако настоящий Фариш - это маленький поселок, и находится он немного дальше (правильное название – Эски Фариш).

Внешний облик Янгикишлака полностью исчерпывается определением «хлопково-глинобитное захолустье». По сравнению с ним даже Джизак кажется оплотом мировой цивилизации. Тем не менее, в Янгикишлаке имеется несколько вполне современных зданий (одно из них, естественно, хокимият), а жители приезжим почти не удивляются. В связи с созданием биорезервата иностранцы здесь бывают часто, так что янгикишлакцы к ним привыкли.

Под руководством начальника районного отделения Госкомприроды, одобрившего наши намерения осмотреть местность возле заповедника, мы втискиваемся в нанятую машину и берем курс на сплошную стену нависающей над равниной горной гряды. Через полчаса степь обрывается, и мы оказываемся посреди суровых отрогов хребта Нуратау.

Асфальтовое покрытие куда-то исчезает, и дорога превращается в обычную, донельзя раздолбанную грунтовую полосу, край которой завершается весьма живописным обрывом. Высокие безлесные горы, разбросанные по их поверхности нагромождения скал, подчеркивают масштаб величин. Экипаж нашего автомобиля замолкает, подавленный собственной ничтожностью.

Приглядевшись, замечаем, что к склонам противоположной горы лепятся каменные домики, издалека похожие на ульи. А вскоре мы и сами проезжаем вблизи подобных строений, сложенных из неотесанного камня. Больше всего они напоминают кавказские сакли. Время словно бы отступило лет на двести – кажется, что ничего не связывает эти глухие горные кишлаки с днем настоящим.

Скопления таких домов возникают и исчезают на протяжении всего времени, пока наша машина, кряхтя и плюясь выхлопными газами, взбирается по покрытой осыпавшимся щебнем дорожной поверхности. Периодически навстречу нам попадается какой-нибудь местный житель, задумчиво ведущий ишака, еле видного под огромными вязанками хвороста.

Еще не доехав до места назначения, обнаруживаем, что люди здесь ведут себя иначе, не так, как всюду. Встречные обязательно кивают нам, и в знак приветствия прикладывают к животу левую руку, несмотря на то, что мы им совершенно незнакомы. Чтоб не ударить в грязь лицом, мы тоже принимаемся что есть силы кивать и трясти головами, правда, не высовываясь из автомобиля.

Наконец наша машина преодолевает очередной подъем, и мы въезжаем в Ухум, большой таджикский кишлак, расположенный на границе Нуратинского заповедника. Останавливаемся у бывшего старшего егеря, а ныне пенсионера Бахрома Касымова, чей дом находится в исключительно приятном месте - в тени разросшихся деревьев, возле гипнотически журчащего сая.

Прибавку к пенсии наш хозяин обеспечивал тем, что снабжал население кишлака свежепомолотой мукой. Недалеко от его дома стояло маленькое невзрачное строеньице – водяная мельница, единственный жернов которой крутила вода горного ручья. До того, как переквалифицироваться в мельника Касымов не один десяток лет прослужил в охране заповедника. Рассказывая о проблемах местного населения, он поделил их на три группы.

Главной бедой окружающих кишлаков, по его словам, является повальная безработица. Способов заработать всего два: либо уехать куда-нибудь на заработки, либо держать скотину. Поэтому многие спускаются на равнину и разводят там огромные стада баранов. Другие держат скот здесь, в основном, коз, которые легко лазают по горам и сами добывают себе пищу.

Вторая проблема – отсутствие газа. Уголь сельчанам не по карману, к тому же его надо привозить из Джизака. Нет отопления – и люди вырубают на топливо мелкий кустарник, деревья, в общем, пускают под топор, все, что возможно. Зимой часто отключают свет, становится очень холодно. Приходится делать выбор: или вырубать собственный огород, или идти в заповедник – единственное место, где пока сохранились деревья.

- Как в этом холодильнике жить, если дров нет? – восклицает бывший егерь. – Любой вам скажет: «Я знаю, что в заповеднике нельзя дрова рубить, но ведь у меня пять детей, а сейчас зима. Если я дров не принесу, то ни кушать приготовить, ни чай согреть, ни дом натопить. Куда мне деваться? Закон говорит: не руби. А жизнь подсказывает: давай, руби…»

Третье - это отсутствие кормовой базы. Если хозяин не может прокормить свою скотину в окрестных горах, то опять же лезет в заповедник. По мнению Касымова, чтобы как-то разрядить обстановку, внизу, на равнине, следует бурить скважины и создавать запасы воды, чтобы жители горных поселков могли выращивать там фураж для животных. Однако, по его словам, дело это очень затратное и по силам только государству – нужно устанавливать насосы, проводить воду и так далее.

- Наверняка дешевле будет, - поделился с нами Бахром-ака, - сделать внизу что-то типа плотины: ведь зимой вода из сая все равно бессмысленно утекает…

Как человек, причастный к экологическому движению, наш хозяин поведал, что хотел бы установить у себя во дворе устройство по выработке биогаза, о котором слышал на каком-то природоохранном семинаре. Ведь провести газ в каждый горный кишлак сложно. А биогаз – это практически чистый метан. Производится он так. Берется большая металлическая емкость, куда бросают листья, навоз и прочие отходы. Затем туда добавляют какую-то бактерию, вся эта смесь некоторое время бродит, и потом оттуда через трубку начинает выходить биогаз. На нем можно готовить еду и так далее. Касымов рассказал, что сегодня это безотходное производство активно внедряется в Киргизии. В Ухуме подобных установок пока нет, но Бахром-ака согласен стать пионером в этом деле. Однако заказать себе подобную установку стоит очень недешево – что-то около пятидесяти долларов.

Домашней скотины Бахром-ака не имел. Зато держал громадную собаку по кличке Вулкан. «Не светите фонариком в глаза Вулкану, если ночью понадобится выйти, - предупредил он нас. – А то он этого не любит». Светить в глаза клыкастому псу, больше всего похожему на собаку Баскервилей – такое не могло придти нам в голову и в страшном сне. Поэтому, выйдя в темноте во двор, я чуть было не наступил на эту зверюгу, мирно дрыхнущую за порогом нашего жилища…

Нуратинский заповедник

На следующий день мы отправились осматривать заповедник. В проводники хозяин дал своего сына Кучкара, учащегося девятого класса. Тот немного понимал по-русски, но говорить стеснялся – не было практики. Кроме родного таджикского языка он говорил на узбекском, а иногда вставлял в речь английские и немецкие слова – последствия общения с заезжими экологами.

Пока мы топали по кишлаку, я не переставал дивиться основательности, с которой укрепились местные жители. Дома, длинные стены, ограды, даже небольшой магазинчик – все здесь было выстроено из кусков скальной породы.

- А это что? - спросил я Кучкара, указывая на циклопическое каменное сооружение близ дороги. Оказалось, что это всего лишь общественный туалет…

Некоторые дома стоят совершенно пустые. Вокруг них никого нет – ни людей, ни собак, ни домашних животных. Кажется, что они заброшены. Но Кучкар поясняет, что это зимние жилища. Летом их хозяева перебираются в летние дома - к ручью, под тень деревьев. А зимой, когда там становится холодно, переезжают обратно, на горные склоны. Вид этого квартала совершенно пустых строений чем-то напоминает осиные соты, покинутые обитателями.

Интересно, что, несмотря на то, что Ухум - далекий горный кишлак, люди в нем одеваются достаточно аккуратно. Мы встречали местных жителей, которые передвигались верхом на ишаках, или вели их под уздцы, но на них были чистые брюки и рубашки. О том, что при встрече все вежливо здороваются, я уже упоминал. Здесь со всей полнотой начинаешь понимать, что это значит - общаться с воспитанными людьми. Понимаешь также, что хорошее воспитание даётся не только в городе.

Дальнейший наш маршрут пролегал через горный перевал, к расположенному неподалёку кишлаку Хаят. Взобравшись на вершину горы, мы залюбовались открывшейся панорамой. Отсюда хорошо видна равнина, а вдали - длинная и немного расплывчатая синяя полоса: Айдаркуль. Вчера наш хозяин говорил, что когда-то на месте этого озера стояла двадцатиметровая вышка. Он с отцом туда приходил и какой-то геолог предсказал им, что она уйдет под воду. Так и произошло…

Соседний кишлак, Хаят, примечателен тем, что в нем есть вольер для охраняемых в заповеднике баранов Северцова. Звучит слово «вольер», и сразу представляешь: тесная клетка, откуда на тебя с укором глядит несчастное животное. Но здесь всё иначе. Вверх от дороги уходит маленькое ущельице, прямо посреди которого поднимается большое скальное образование, естественная груда глыб. Это возвышение и вся прилегающая к нему территория, радиусом метров в двести, огорожены железной сеткой. Там и обитает стадо горных баранов или, как их еще называют, архаров. Вольер находится на отшибе, и возле него нет ни единого человека.

Создан вольер был еще в советское время - в 1987 году. Его построили, чтобы изучать архаров, а также возможность их размножения в неволе. Выяснилось, что возможность есть. Если в начале эксперимента за загородкой обитала лишь пара горных баранов, то сегодня их насчитывается одиннадцать штук. Увеличилась и площадь самого вольера – с одного до восьми гектаров.

Краснокнижных баранов Северцова в вольере было бы и больше, однако, как мне потом объяснили, трёх из них власти забрали для украшения президентской дачи. Зимой все они погибли - видимо, там их плохо кормили.

За сеткой виднеются небольшая рощица и несколько домиков-укрытий (тоже каменных). Пока я пытаюсь сфотографировать архаров, передвигаясь вдоль сетки, пугливые самки с детенышами перебегают на другую сторону скалы. Встревоженные появлением незнакомца, из домиков выходят два самца с огромными рогами и замирают, настороженно вглядываясь в мою сторону. Чего, мол, ожидать от этого типа?..

В Хаяте нам удалось встретиться с заместителем директора Нуратинского заповедника по науке Натальей Бешко, которая рассказала, как обстоят дела на вверенной ей территории.

- Несколько столетий назад здесь были разреженные арчовые леса. Всю арчу вырубили. Ее заменил миндаль бухарский. Но скот не дает ему возобновляться, съедает и вытаптывает все побеги. Дикие бараны тоже их поедают. Согласно учету, проведенному этой весной, их осталось тысяча семьсот. Но мне кажется, что инспектора приписывают, что с лета прошлого года баранов стало меньше. Зато много шакалов. Есть волки… Браконьерства сейчас меньше, чем в конце советского времени – ружей мало, патроны дорогие. Нарушителей задерживается мало: единицы. Все это сложно – судебные органы на такие дела не обращают внимания, они зависают. Инспектора своих тридцати процентов, положенных от суммы штрафа, не получают. Если бы они их получали, как сторожевые псы бегали бы. Материальной заинтересованности у них нет – маленькая зарплата. Дали бы им зарплату 40-50 тысяч ($ 40-50), они тряслись бы за свое место, ведь здесь безработица. К сожалению, вопросы охраны природы у государства на десятом месте…

У людей здесь только одна мысль, как деньги заработать: развести побольше скота, да продать его. У них понятия такие – архара увидел – надо его убить, а мясо съесть. Причем, охотятся и на самок, и в сезон размножения. Чабан, если увидит архара, сразу стреляет, если у него есть ружье. Недавно возле кишлака чабан убил горного барана. В заповеднике хоть и плохие инспектора, но всё же есть, а тут никого нет. За пределами заповедников вообще нет никакого учета численности животных. Охотятся на все подряд. Для мусульман кабан и дикобраз – считается «харам» (нечистое животное, есть нельзя). Но некоторые рассуждают, что сало - это как бы лекарство, поэтому не «харам»…

- Как, по-вашему, на практике биосферный резерват будет действовать? – спрашиваю Наталью.

- Ну, вы же знаете, что государство частный бизнес развивать не дает, вот никто и не проявляет инициативы. Это красивый проект - жаль, если он останется только на бумаге.

…Под предводительством Кучкара мы, наконец, выходим к ветхой ограде, и, открыв калитку, проникаем на территорию заповедника. В справочниках он именуется горным орехово-плодным, поскольку большую часть его насаждений составляют фруктовые деревья, посаженные предками местных жителей. Это настоящий лес, где вперемешку растут орехи, яблони, миндаль, джида, фисташка, шиповник, боярышник, кизильник и так далее. Он располагается в низине ущелья, протянувшись на несколько километров вдоль животворного горного ручья. Но стоит отклониться немного в сторону, и зеленые заросли мгновенно заканчиваются – вверх уходят почти безжизненные склоны, покрытые сухой травой. Воды здесь уже нет, а значит, не может ничего расти.

Заповедный лес порождал и порождает массу конфликтов между дирекцией заповедника и местными жителями. Поскольку некогда всё это было посажено их предками, они предъявляют претензии, требуя, чтобы им разрешали собирать здесь орехи и плоды.

Срывая на ходу и жуя невероятно сладкие яблоки, джиду, боярышник и прочие дары природы мы неспешно пробираемся по заповедному лесу, вернее, заповедному саду. Никаких животных мы здесь не заметили, кроме нескольких коров. Не будучи следопытом, могу сказать, что скот здесь – явление постоянное: вся земля усыпана свежим и засохшим навозом. Сай, из которого вода поступает в низлежащие кишлаки, тоже сильно засорен. Поэтому, чтобы набрать чистой воды жителям приходится вставать рано утром, часа в четыре, пока односельчане не выгнали пастись скотину.

Продвинувшись вдоль этого одичавшего сада на несколько километров, обнаруживаем, что постепенно зеленая полоса сужается, а вскоре и вовсе заканчивается. Дальше поднимаются каменистые склоны, за которыми видны мощные скалы да обрывистые места. Где-то там архары и скрываются от охотников. Кучкар сообщает нам, что ночью оттуда спускаются кабаны.

Не хочу, чтобы у кого-либо складывалось впечатление, что заповедник не имеет особого значения, поскольку местные жители всё равно пасут в нём скот и рубят деревья. То, что мы видели – лишь малый кусочек заповедной территории, большая часть которой располагается далеко в горах. Напротив, только благодаря существованию этой охраняемой зоны до наших дней смогли сохраниться и архары, и этот лес. Если статус заповедника ликвидировать, то через два-три года на его месте останется безжизненное пространство.

Ухумцы и их будущее

Вечером, во время длительного чаепития, Бахром-ака значительно расширяет наши познания об окружающем мире, и Нуратинском заповеднике в частности. По его словам, зарплата у охотинспекторов столь маленькая, что этих денег не хватает даже на еду, чтобы восстановить свои силы после хождения по горам. А ловить нарушителей – дело нелёгкое.

- Встретишь его в заповеднике – а он ружье уже спрятал и говорит: корову или козу ищу. Охотники – это такие азартные люди. У них всё есть – корова, бараны, но им просто нравится охотиться. А если кого и поймаешь, то на суде придираются к каждому слову протокола: тут не так, здесь свидетеля нет. А откуда я возьму свидетеля в горах? Только егеря могу с собой таскать. Закон не очень жесткий по охране природы…

Касымов рассказал историю из тех времен, когда он еще работал егерем. Ночью, вместе с напарником они задержали двух браконьеров, охотившихся на краснокнижного барана. Один из нарушителей почти в упор выстрелил в Бахрома из ружья. Только ночь да счастливый случай спасли ему жизнь. Одежда осталась продырявленной в двух местах. А сейчас тот, кто в него стрелял, «перестроился», заделался муллой, и на всех торжествах восседает на самом почетном месте. «Не верю я, что он стал истинно верующим, - говорит Бахром-ака. – Думаю, что, как был мошенником, так и остался…»

Разговор переключается на жизнь ухумцев, и хозяин сообщает, что новейшие достижения технического прогресса не обошли стороной и их края. Так, местной поликлинике по гранту выдали японскую диагностическую аппаратуру. К сожалению, здешний медперсонал совершенно не знал, как ей пользоваться, поэтому всю аппаратуру от греха подальше заперли в одном из помещений. Такая же история произошла и в школе, где учится Кучкар. Школе выделили компьютеры, чтобы устроить компьютерный класс. Всё бы хорошо, да вот одна закавыка – никто не умеет на них работать. Результат тот же – класс стоит закрытым. Как бы чего не вышло: аппаратура-то дорогая…

По словам Касымова, непременным атрибутом обучения ухумских школьников является то, что ежегодно их в обязательном порядке призывают на несколько месяцев собирать хлопок. Например, в прошлом году забрали девятые, десятые и одиннадцатые классы. Говорили, что на месяц, а забрали на два. Это вместо учебы.

- Вот наше будущее, - подытожил Бахром-ака. - А там еще за питание деньги забирают. За всё высчитывают, и у них остаётся только рваная одежда.

Неудивительно, что наиболее прибыльным занятием в Джизакской области остается скотоводство, поскольку оно приносит реальные доходы. В день, когда мы уезжали, в Ухуме готовились сыграть большую свадьбу. Той устраивал богатый фермер, который развел на равнине неисчислимые стада скота. Он имел машину «Нексия», трактор «Беларусь», пятьдесят лошадей, тысячи баранов и коз. За восемьсот долларов из столицы пригласили эстрадную звезду – певца Махмуда Намозова. Предполагалось, что грядущее торжество затмит своим великолепием все предыдущие пиршества и прославит имя фермера в веках. Когда мы возвращались обратно, навстречу нам двигалась длинная череда людей, вышагивающих по дороге многие километры, чтобы хоть краем глаза взглянуть на приезжую знаменитость.

Священное дерево

«Афганистан», - гордо объявил наш водитель, когда автомобиль, осторожно пробираясь по грунтовой дороге, въехал в кишлак Маджрум, и мы с удивлением начали его разглядывать. Впечатление, что нас ненароком занесло в соседнее государство, было сильное. Этот населенный пункт далеко в стороне от Ухума, и чтобы попасть в него, надо сначала выехать на равнину, затем вырулить на другую дорогу и снова углубиться в горы, но уже с другой стороны.

Здесь, в этом небольшом, затерявшемся в горах селении, еще продолжается каменный век. Из камня тут сделано абсолютно все – и дома, и заборы, и магазинчик, и даже туалеты во дворах. Я подозреваю, что мебель, если она у кого-либо имеется, тоже сделана из камня. Здесь это проявляется гораздо ярче, чем в многолюдном Ухуме. По обеим сторонам единственной в кишлаке проезжей дороги на сотни метров тянутся невысокие, но протяженные каменные стены. Как и во времена раннего средневековья, обломки скал остаются тут самым распространенным и доступным стройматериалом.

Для местных мы оказались тоже далеко не обыденным зрелищем. И если взрослые, завидев нас, степенно кивали и прикладывали руку к животу, то дети изумленно таращили глаза, а некоторые от удивления даже забывали закрыть рот…

В Маджруме, как и в других близлежащих горных кишлаках, проживают этнические таджики. Ниже, возле отрогов гор, начинаются узбекские поселки, а ближе к озеру - казахские. И в каждом поселке свой уклад жизни, свои обычаи. Многие старики еще помнят предания о кровавых междоусобных столкновениях, о набегах. Для ученого-этнографа тут непаханая целина, непочатый край работы.

Единственным видом транспортного средства в этих местах является ишак. На этом выносливом животном сельчане перевозят дрова, сучья, камни, а также ездят друг к другу в гости. Справедливости ради следует заметить, что у четвероногого «такси» имеется ряд преимуществ: во-первых, это внедорожник, во-вторых, он не потребляет бензина, а в-третьих, экологически чистый.

Но вот границы кишлака заканчиваются, а с ними кончается и проезжая дорога. Дальше в горы ведет широкая, вьющаяся по камням тропка. За одним из поворотов перед нами предстает причудливая картина: склон горы, сплошь усыпанный заброшенными домами-крепостями. Каменные стены частично осыпались и полуобвалившиеся сооружения имеют вид древних руин, остатков таинственного города. К сожалению, причина, побудившая людей бросить свои жилища, осталась нам неизвестной.

Возле развалин мечети зеленеет исполинская арча, наполняя всю округу устойчивым ароматом хвои. Диаметр ее ствола составляет примерно три метра. Такого кряжистого, огромного дерева я ещё не встречал. Вполне очевидно, что возраст этого осколка далекой эпохи исчисляется великим множеством веков. Но сколько же ему – десять, двадцать столетий? Кто-то из присутствующих высказывает гипотезу, что дерево посадил Александр Македонский, больше, дескать, некому… Но ему возражают, и он не настаивает на этой версии.

Толстые изогнутые ветви дерева бережно подперты пирамидками камней – чтоб не сломались от собственной тяжести. Молодые веточки обвязаны разноцветными платками и косынками. Согласно поверью, надо загадать желание и повязать тряпочку: пройдет время, и оно сбудется.

Когда-то арчовыми лесами были покрыты все окружающие горы, и тысячелетнее дерево тогда не считалось диковинкой. Однако затем за горами южного Нуратау нашли золото, и древесный уголь срочно понадобился на плавильных шахтах. Сегодня на горных склонах растут только трава да редкий кустарник. Вокруг не осталось ни единой арчи (во всех Нуратинских горах – около 150 деревьев). Каким же чудом этому деревцу удалось не только уцелеть, но и превратиться в нынешнего великана?

Наверное, оно действительно очень старо, раз его пощадили. Видимо оно уже сотни лет назад изумляло людей своими размерами, было своеобразной достопримечательностью, «священным деревом». Так ему удалось пережить и опасные века «золотой лихорадки», и многие века после. Если ничего не случится, древняя арча переживет и наше поколение, и следующее.

Личное мнение

Подводя общие впечатления от поездки, скажу, что увиденное нами оптимизма не вызывает. На территории будущего резервата, как и повсюду, природа истребляется очень высокими темпами. Трудно судить, насколько положение дел изменится после того, как биорезерват будет создан – уж слишком сложная, запущенная там сложилась ситуация. Очевидно одно: на какое-либо самосознание местных жителей рассчитывать не стоит. На мой взгляд, определяющим фактором в деле сохранения природы может стать только введение высоких зарплат егерям и высоких штрафов местным жителям. Если бы подобное сочетание стимулов и наказаний действовало на практике, всё было бы намного лучше. Вопрос упирается исключительно в политическую волю правительства Узбекистана. К сожалению, никаких действий в этом направлении оно не проявляет. Так что в ближайшем будущем здесь вряд ли что-нибудь изменится.

Статьи по теме:

- Какие гарантии даст резерват?

- Один день в Ухуме