Таджикистан: как живут жены обвиненных в экстремизме

В Таджикистане за последний год в десятки раз выросло число арестов и судебных разбирательств в отношении подозреваемых в терроризме и экстремизме.

Новая волна арестов началась после того, как Верховный суд Таджикистана в сентябре прошлого года запретил деятельность единственной в Центральной Азии Исламской партии, признав её террористической.

Власти заявляют, что всерьез обеспокоены активизацией радикально настроенных граждан страны.

В то же время правозащитники полагают, что борьба с терроризмом и экстремизмом стала для таджикских властей удобным поводом для сведения счетов со своими политическими оппонентами, гражданскими активистами и инакомыслием в стране.

Как считают аналитики, репрессии со стороны властей пока не принесли ожидаемых результатов, они лишь множат число радикально настроенных людей, в том числе и среди родственников арестованных по подозрению в терроризме и экстремизме.

Процессы над теми, кого официальный Душанбе считает виновными в попытках свержения конституционного строя, как правило, проходят в закрытом режиме, с нарушением действующего в стране законодательства.

За сообщениями о задержаниях и судах практически незамеченными остаются судьбы родных и близких задержанных.

По словам правозащитников, положение родственников этих людей незавидное. Они подвергаются преследованию и давлению со стороны правоохранительных органов и таджикских спецслужб.

Корреспондент Русской службы Би-би-си Анора Саркорова встретилась с некоторыми из жен, чьи мужья подозреваются в терроризме. Они рассказали, как изменилась их жизнь после ареста родных.

Валамат Иброхимзода

Раньше мы никогда не запирали двери дома на ключ, теперь мы всегда закрываемся, потому что я боюсь провокаций. Когда мне кажется, что дверь в доме не заперта, я в ужасе бегу проверить, так ли это. Я боюсь, что в дом подкинут взрывчатку, или просто неизвестные начнут расстреливать нас из оружия. Мы ведь семья террориста, по версии властей.

Мы с мужем Рахматулло Раджабовым прожили вместе 34 года. Воспитали пятерых детей. В жизни было по-всякому, и хорошее, и плохое, но после ареста моего мужа – члена запрещенной в стране Исламской партии - жизнь моей семьи изменилась кардинально. Теперь стресс и страх стали ключевыми словами, определяющими наше сегодняшнее состояние. Самое страшное – это страх за будущее детей. Мой старший сын с семьей живет в России уже шесть лет. У него российское гражданство. Старается нам помогать деньгами, но из-за кризиса делать это все тяжелее. Несколько раз ко мне приходили сотрудники УБОП. Приходили за моими сыновьями. Младшего вызывали на допрос. Я ждала его у проходной. С ним провели беседу на предмет опасности присоединения к экстремистским организациям. Но мой сын очень мирный человек, и сам все понимает. Ему 32 года. Потом в УБОПе требовали, чтобы старший сын приехал. Сотрудники МВД ищут повод в чем-либо обвинить моих детей. Они считают, что вина отца доказана, а значит, и сыновья тоже виновны. Работу себе мои дети найти не могут. Трудоустроиться сложно. В последний раз, когда к нам снова наведались милиционеры, я пригрозила им, что подожгу себя прямо во дворе дома. И я бы это сделала, чтобы спасти детей. Как другим способом доказать, что мы невиновны, я не знаю.

Мою дочь бросил муж, сразу после того, как моего мужа арестовали. Он считает, что она дочь террориста. От нас отвернулись родные. Они боятся, что общение с нами может навредить им. Им сказали, что в нашем доме установлены камеры, и оперативники ведут наблюдение за всеми, кто навещает нас. Они испугались. Я не осуждаю их. Они просто боятся.

Я не верю в виновность моего мужа. Он был мирным человеком. В советские времена работал экономистом. После распада СССР с работой в Таджикистане стало трудно. Работал там, где приходилось, зарабатывал частным извозом. Я занималась воспитанием детей. В день военного мятежа бывшего замминистра обороны генерала Абдухалима Назарзода, в организации которого обвиняют Исламскую партию, в том числе и моего мужа, мы с ним были на свадьбе.

По закону сын за отца не отвечает, но в реальности все не так. Меняется отношение общества, государства.

Для того, чтобы избавить внуков от ненужных расспросов в школе, мы запрещаем им рассказывать одноклассникам, кто их дед. Я перестала смотреть таджикское телевидение. В первые дни ареста было много программ про арестованных исламистов, про то, в чем их обвиняли, при этом власти еще не имели никаких доказательств вины. Их называли террористами, хотя только суд может определить, являются ли они на самом деле таковыми.

Муж был основным кормильцем семьи, а когда его арестовали, мы остались без денег. Подрабатываем сейчас, где придется. Ведь нужно кормить не только себя, но и носить передачи мужу в СИЗО.

Я не знаю теперь, кто мой друг, а кто нет. Перестала верить в справедливый исход суда. Моему мужу почти 60 лет. И я думаю, что он не выдержит этих испытаний. Нанять адвоката мужу я не смогла. У нас нет денег. Я мечтала, чтобы моя младшая дочь поступила в мединститут. Но после того, как отца арестовали, она осталась дома. Денег для поступления нет. Кроме того, я боюсь за ее безопасность. Пытаюсь держаться ради детей.

Во время обысков у нас изъяли книги, которые даже в киосках продаются. Книги об истории шиизма. Органы не поверили мне, что это я принесла домой эти книги, когда работала уборщицей в одной из иранских фирм. Книги принесла домой для топки печи, в которой выпекаю хлеб. В итоге эти книги приобщили к делу.

Мой муж работал в министерстве обороны простым водителем. И был арестован по подозрению в причастности к военному мятежу генерала Назарзода, хотя даже не работал вместе с ним.

Когда муж был на свободе, я и он работали вместе, чтобы растить пятерых детей, четверо из которых школьники. Снимали небольшую комнатушку в общежитии на окраине Душанбе. На большее денег не хватало. Я продавала зелень на базаре. И мы были довольны жизнью. Небогатые, но зато вместе и счастливые.

После ареста мужа все изменилось. В отчаянии я написала президенту Рахмону открытое письмо, в котором просила разместить детей в интернат, потому как сама не могу содержать их. У меня не было другого выхода. Мне нужно было их спасти от голодной смерти. Мне отказали.

С базара, на котором я торговала зеленью, меня выгнали. Сейчас работаю уборщицей. В день получаю 10 сомони (чуть более 1 доллара). На эти деньги я покупаю лепешки и колбасу. Этим мы питаемся. У нас даже нет заварки для чая и сахара. Я делаю детям бутерброды, которые они запивают кипяченой водой. Со съемной квартиры нас могут выселить. Я уже два месяца не выплачивала денег за аренду. Двое старших сыновей несколько месяцев не ходили в школу. У меня не было денег на покупку обуви, одежды, школьных принадлежностей. Не ходить же им босыми в школу. Директор учебного заведения написал заявление на меня в прокуратуру. И теперь я прохожу по административной статье. Если меня оштрафуют, у меня нет денег, чтобы заплатить штраф.

Когда журналисты впервые написали о моей истории, мне стали помогать таджикские мигранты. У ребят самих сложная ситуация, а они мне перечисляют денежные переводы. Иногда даже извиняются, что переводы небольшие, а у меня сердце кровью обливается. Ведь у них у самих дети. Они сами нуждаются в каждой копейке, но мне помогают. На эти деньги я обула и одела детей, и сейчас они снова пошли в школу. Они так счастливы. Были случаи, когда на улице дети дрались, в конфликт вмешивались взрослые и били моих детей, называя террористами. Мои дети маленькие и пока не понимают значения этих слов. Я их успокаиваю и прошу не обращать внимания, хотя самой так больно.

Был момент, когда я хотела уйти из жизни. Даже приготовила таблетки. А как быть, когда утром дети просят еду, а я ничего не могу сделать. Я же мать. Очень тяжело переживаю, когда дети видят, как их ровесникам родители покупают еду, сладости, игрушки, а я не могу себе этого позволить. Сложно объяснить ребенку, почему так происходит, сложно его уговорить потерпеть.

Видеть страдание своего ребенка – нет ничего страшнее этого. От постоянного недоедания и плохой еды у детей начались проблемы со здоровьем. Отвезти в больницу я их тоже не могу. Нужны деньги, а их нет.

Я не прошу у государства денег. Я хочу, чтобы мне помогли с работой. С мужем за 8 месяцев я виделась тоже один раз. Первое время носила передачи, а потом перестала. Нет у меня денег. Адвокатов у него тоже нет. Я даже не знаю, что с ним.

Ниссо Джурабекова

Первое время после ареста мужа я даже не знала, как дальше жить. Все настолько было нереально. Как будто кадры из фильмов про 1937 год и сталинские репрессии. Много лет законно действующая партия вдруг одним решением Верховного суда оказалась под запретом.

У нас с мужем трое детей. Я занималась воспитанием детей, а он содержал семью.

Мой муж Махмадали Хайит восьмой месяц в заключении. Но не отсутствие средств страшит меня. Деньги можно заработать. Психологическая ситуация очень сложная. Меня постоянно мучает страх за будущее моих сыновей. Каждый раз, отправляя детей в школу, я со страхом жду их возвращения. Вдруг что-то случится. Арест, убийство, возьмут в заложники. После того, что случилось с мужем, перестала верить в справедливость и закон.

Школу жизни проходишь ежедневно, когда выстаиваешь многочасовые очереди у СИЗО, чтобы передать еду для мужа. Сколько там людей, столько же историй. И практически каждая - о несправедливости, о потерях, смертях, пытках. Борьба с экстремизмом превратилась в нечто страшное для простого народа. Это повод для борьбы со всем неугодным. И при этом все очень напуганы.

Мой младший сын учится в четвертом классе. Он просит меня не называть имени моего отца в школе при одноклассниках. Он боится реакции своих друзей. Мой сын говорит, что верит в невиновность своего отца, но знает, что не сможет переубедить общество. Он боится, что кто-то может узнать, кто его отец. Это страшно, о чем думает и переживает десятилетний ребенок.

Мои дети стали очень бояться, когда в дверь стучат. За дверью могут быть те, кто принесет плохие вести, которых мы очень боимся.

Я опасаюсь за здоровье мужа. Он уже немолодой. Могут быть серьезные проблемы со здоровьем.